Правда, Борщаговский в своих мемуарах пытается внушить читателем, что его роман-де не мог быть опубликован, если бы не умер Сталин. Однако из его же собственного рассказа вполне очевидно, что выход в свет "Русского флага" задерживался только из-за сопротивления главного редактора издательства "Советский писатель" Н. В. Лесючевского. Мне хорошо знакомы повадки этого прямо-таки патологического "перестраховщика", так как я "пробивал" через него в течение почти трех лет (1961≈1963) книгу М. М. Бахтина о Достоевском, чья наивысшая ценность позднее была признана во всем мире. Лесючевский "сдался" лишь после того, как с помощью всяких ухищрений я побудил тогдашнего председате ля СП СССР К. А. Федина подписать составленное мною от его имени весьма резкое "послание" этому уникально трусливому главреду4).

Борщаговский, в свою очередь, сообщает, что после долгих проволочек он подал жалобу на Лесючевского в секретариат СП СССР, который 30 сентября 1952 года на заседании, каковое вел член ЦК Фадеев, принял специальное постановление, обязывающее Лесючевского немедля приступить к изданию объемистого сочинения5), и восемь месяцев спустя, в июне 1953-го (срок вполне "нормальный" для издательской практики того времени), роман вышел в свет. И само принятие подобного постановления о книге вчерашнего "космополита" показывает, что Борщаговский был к тому времени ≈ то есть к сентябрю 1952 года ≈ фактически полностью "реабилитирован"; ведь нелепо пола гать, что секретариат СП мог принять тогда постановление, противоречившее позиции власти!

А в 1952 году один из главных противников "космополитов", дважды лауреат Сталинской премии А. А. Суров, был подвергнут постыдному разоблачению, ибо, как выяснилось, сочинял свои пьесы совместно с безымянными "соавторами"; влиятельные д рузья всячески пытались замять этот скандал, поскольку дискредитировалось само "патриотическое" направление в драматургии, а критики-"космополиты" оказывались правыми. Однако Суров все же был публично опозорен, и из этого ясно, что власть не столь уж безусловно поддерживала "патриотов".

Вообще, для объективного понимания того времени необходимо ясно осознать, что Сталин относился негативно к любой заостренной "позиции". Еще в 1928 году он, говоря о "левой" и "правой" опасностях, бросил ставшие широко известными слова: "Какая из этих опасностей хуже? Я думаю, что обе хуже"6).

Имевшая место двадцать с лишним лет спустя, в 1949-м, одновременная расправа и с "ленинградцами", обвиненными в "русском национализме", и с Еврейским антифашистским комитетом неопровержимо свидетельству ет, что политика Сталина была именно таковой. Широко распространенное представление о нем как "русском патриоте" или даже "шовинисте" ≈ сугубо тенденциозная версия, хотя ее и придерживаютс я совершенно разные, даже противоположные, авторы.

Итак, ситуация накануне смерти Сталина была намного более сложной, чем обычно изображают ее в наше время. Послесталинские годы часто определяют словом "оттепель". Определение это приписывают И. Г. Эренб ургу, который в майском номере журнала "Новый мир" за 1954 год (то есть через четырнадцать месяцев после смерти Сталина) опубликовал повесть под таким названием. Однако достаточно широко известно, что столетием ранее Ф. И. Тютчев назвал "оттепелью" время после смерти Николая I. Менее известно, что за семь месяцев до появления эренбурговской повести, в октябрьском номере того же "Нового мира" за 1953 год, было опубликовано стихотворение Николая Заболоцкого с тем же названием "Оттепель":

Мое утверждение, что Хрущев ≈ совершенно независимо от его личных качеств ≈ просто не мог не идти по "либеральному" (в той или иной мере) пути, его нынешние апологеты, вероятно, будут оспаривать. Но то же самое доказывают, например, дв а историка молодого поколения, которые исследовали послесталинский период, ≈ Е. Ю. Зубкова и О. В. Хлевнюк. Последний писал в 1996 году о ситуации после смерти Сталина: "Как показала Е. Ю. Зубкова7), круг основных вопросов, которые пришлось бы решать новому руководству, кто бы ни оказался во главе его, а также направления возможных перемен "в известном смысле были как бы заранее заданы"... (Выделено мною. ≈ В. К.) все... "бо левые точки" в той или иной мере проявились и осознавались еще при Сталине"8). Важно отметить, что цитируемые историки "новой волны" свободны от тенденциозности прежних времен.

В связи с этим целесообразно вторично обратиться к одному очень многозначительному эпизоду. После смерти Сталина, который был одновременно председателем Правительства и Первым (определение "генеральный" только как бы подразумевалось, н о давно уже не употреблялось) секретарем ЦК, эти верховные посты были "поделены" между Маленковым и Хрущевым. Тогда же появился новый секретарь ЦК, Н. Н. Шаталин, который ранее, в 1944≈1947 годах, побывал 1-м заместителем Маленкова ≈ начальника Управлени я кадров ЦК, ведавшего (до 1946 года) "органами". Очевидно, что и теперь, в 1953-м, Шаталин в качестве секретаря ЦК должен был контролировать работу МВД ≈ это следует и из его высказываний на Июльском пленуме ЦК, посвященном "разоблачению" Берии, и из того факта, что после ареста этого министра ВД именно Шаталин был назначен 1-м заместителем нового министра ВД ≈ С. Н. Круглова.

14 марта 1953-го, когда Хрущев стал фактически "главным" (официально он был провозглашен "Первым" позднее, 13 сентября) секретарем ЦК, Шаталин, как естественно полагать, заменил его в качестве непосредственного "куратора" МВД в Секрета риате ЦК. Ибо на "антибериевском" пленуме ЦК Шаталин сообщил, что Берия в марте≈июне 1953 года действовал, "обходя" решения ЦК, и он, Шаталин, "жаловался" тогда Хрущеву, который в ответ го ворил о бесполезности "проявлений недовольства", пока МВД во власти Берии.

Тут же Шаталин рассказал о вызвавшей его ≈ и, надо думать, равным образом Хрущева ≈ резкое недовольство акции Берии: "...взять всем известный вопрос о врачах. Как выяснилось, их арестовали неправильно. Совершенно ясно, что их надо осво бодить, реабилитировать и пусть себе работают. Нет, этот вероломный авантюрист (Берия. ≈ В. К.) добился опубликования специального коммюнике Министерства внутренних дел, этот вопрос на все лады склонялся в нашей печати и т. д. ...Ошибка исправляла сь методами, принесшими немалый вред интересам нашего государства. Отклики за границей тоже были не в нашу пользу"9).

Могут возразить, что жестокий приговор по "делу" Еврейского антифашистского комитета, вынесенный 18 июля 1952 года, был отменен 22 ноября 1955-го, когда Хрущев был уже полновластным правителем страны. Но многозначительно, что в "опреде лении" Военной коллегии Верховного Суда СССР, отменявшей приговор, все же содержались обвинения в адрес деятелей ЕАК: "...некоторые из осужденных по данному делу... присваивали себе несвойственные им функции... а также... допускали суждения национ алистического характера"10). Кроме того, "определение" Верховного Суда не было тогда опубликовано ≈ разумеется, не без воли Хрущева.

Хотя, как уже отмечалось, масса документов сталинского времени была по указанию Хрущева уничтожена, в последнее время все же появились публикации, свидетельствующие о том, что поведение Никиты Сергеевича до 1953 года ни в коей мере не дает оснований усматривать в нем "гуманиста". Вот, например, два фрагмента из стенограмм выступлений Хрущева. Еще в январе 1936 года, то есть за год до 1937-го, он с неудовольствием констатировал: "Арестовано только 308 человек. Надо сказать, что не так уж много мы арестовали людей (с места: правильно). 308 человек для нашей Московской организации (ВКП(б) ≈ В. К.) ≈ это мало (с места: правильно)". И 14 августа 1937 года: "Нужно уничтожать этих негодяев... нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно пере ступить через трупы врага на благо народа". И результат: "... к началу 1938 г. ...были репрессированы фактически все секретари МК и МГК (из 38 секретарей... избежали репрессий лишь трое), большинство секретарей райкомов и горкомов* (136 из 146), многие руководящие советские, профсоюзные, хозяйственные, комсомольские руководители, специалисты, деятели науки и культуры. Разре шение на арест давала "тройка"**, в состав которой входил и первый секретарь МК и МГК ВКП(б)"11).

Или "жалоба" Хрущева, посланная Сталину в 1938 году уже из Киева: "Украина ежемесячно посылает 17≈18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2≈3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры"12).

При этом освобождение из лагерей и ссылки сотен тысяч политических заключенных целиком и полностью связывают со "смелым" хрущевским докладом на ХХ съезде партии 25 февраля 1956 года (именно такое мнение господствовало и на упомянутой в ыше конференции 1994 года). Между тем еще в начале 1990-х годов были опубликованы документы, из которых явствует, что освобождение политических заключенных началось сразу же после издания Указа 27 марта 1953 года "Об амнистии", принятого по инициативе Берии, и к осени этого года вышло на свободу около 100 тысяч (из 580 тысяч) политических заключенных, имевших небольшие сроки. Далее, уже к 1 января 1955-го (Хрущев стал полновластным правит елем 8 февраля этого года, отстранив Маленкова с поста предсовмина) были освобождены еще 170,9 тысячи человек13). Таким образом, около половины политических заключенных получило свободу ещ е до того момента, когда Хрущев обрел единоличную власть.

Существенно и другое. "По Указу от 27 марта 1953 г. (то есть бериевскому. ≈ В. К.) были досрочно освобождены все высланные (категория "высланные" перестала существовать) и часть ссыльных... На конец лета и осень 1953 года планир овалось произвести крупномасштабное освобождение спецпоселенцев (то есть депортированных во время войны народов. ≈ В. К.). В апреле≈мае 1953 года в МВД СССР... были разработаны проекты Указа... об освобождении спецпоселенцев. Из... переписки... С. Н. Круглова и Л. П. Берия за апрель≈июнь явствует, что они намеревались в августе представить указанные проекты на утверждение в Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР... Планировалось до конца 1953 года освободить около 1,7 млн спецпоселенцев... О днако в связи с арестом Л. П. Берия (26 июня 1953 года. ≈ В. К.) крупномасштабного освобождения спецпоселенцев в 1953 г. не последовало". И лишь позднее "жизнь заставила Н. С. Хруще ва и его окружение постепенно осуществить бериевский план по освобождению спецпоселенцев" (цит. соч., с. 14).

Но с середины 1930-х годов, когда совершается своего рода "контрреволюция" (о ней подробнейшим образом говорится в первом томе этого сочинения, в главе "Загадка 1937 года"), партия ≈ это воплощение "революционного духа" ≈ подвергается настоящему разгрому*, и верховная власть перетекает в государство, постепенно приобретавшее "традиционные" качества. В заключительной части своего известного доклада 10 марта 1939 года Сталин заявил, что в "пролетарском" государстве "могут сохраниться не которые функции старого государства"14). Сказано было весьма осторожно, но нет сомнения, что для многих людей такая постановка вопроса явилась тогда совершенно неожиданной или даже поражаю щей...

Окончательное "оформление" верховной роли государства произошло 6 мая 1941 года, когда Сталин сменил Молотова на посту председателя Совнаркома ≈ то есть государственного органа; ранее он явно не претендовал на этот пост (который занима ли Рыков (до 1930 года) и Молотов), вполне "удовлетворяясь" руководством партией. И с этого момента властная роль партии все более ограничивалась; невозможно переоценить тот факт, что после ХVIII съезда следующий, ХIХ-й, состоялся лишь двенадцать с полов иной лет (!) спустя, пленумы ЦК собирались в среднем не чаще, чем раз в год, и даже заседания Политбюро происходили с интервалами в несколько месяцев. Не менее показательно, что члены Политбюро, за исключением одного только Хрущева (и это приведет, как м ы увидим, к очень существенным последствиям), одновременно являлись заместителями Председателя Совета Министров СССР. Наконец, имела место еще особенная "иерархия власти", которая открыто обнаруживалась в официальных перечнях верховных лиц. Первое место в таких перечнях занимал, естественно, Сталин, второе ≈ Молотов, а позднее ≈ Маленков и т. д. И, скажем, в иерархической очередности конца 1949 года, когда член Политбюро Хрущев стал еще и секретарем ЦК, он тем не менее, не будучи зампредом Совмин а, занимал предпоследнее, десятое, место** ("ниже" его был подвергшийся тогда определенной опале А. Н. Косыгин); позднее "место" Хрущева постепенно повышалось; к моменту смерти Стал ина он занимал уже восьмое место, "опередив" Микояна и Андреева.

Но нельзя переоценить очевидного из документов тогдашнего порядка: "... постановления от имени Совета Министров визировал сам Сталин, от имени ЦК ВКП(б) ≈ Маленков (то есть Совет Министров был "важнее". ≈ В. К.). После смерти Ст алина прежняя практика сначала была сохранена, и совместные постановления подписывали Маленков как председатель Совета Министров и Хрущев как секретарь ЦК КПСС", ≈ то есть по-прежнему "главным" было правительство, а с 1955 года ≈ после устранения Маленко ва с его поста (8 февраля) ≈ "решения будут приниматься как постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР, хотя раньше они подписывались, как правило, в обратном порядке"15). То есть власт ь перешла к руководителю партии.

Сразу же после смерти Сталина произошло "формальное" изменение, имевшее в действительности первостепенную значимость. Маленков, который до 5 марта 1953-го совмещал посты заместителя председателя Совета Министров и секретаря ("второго") ЦК, сменив Сталина в качестве главы правительства, не стал руководителем партии; 14 марта он даже сложил с себя обязанности секретаря ЦК, и фактическим "первым" секретарем стал Хрущев (правда, официально он будет утвержден в качестве "первого" по зднее, 13 сентября). Таким образом, произошло окончательное разделение государственной и партийной власти. И тут четко выяснилось, что партийная власть имеет теперь второстепенное и даже, в сущности, третьестепенное значение. Ибо в послесталинском иерархическом перечне первое место занял Маленков, второе ≈ 1-й его зам. и министр внутренних дел Берия, третье ≈ 1-й зам. и министр иностранных дел Молотов, четвертое ≈ председатель През идиума Верховного Совета Ворошилов (то есть глава законодательной власти) и только пятое ≈ фактический первый секретарь партии, то есть вроде бы такой же преемник Сталина, как и Маленков, ≈ Хрущев. Особенно многозначительно "возвышение" главы зако нодательной власти: предшественник Ворошилова на этой должности, Н. М. Шверник, вообще не входил в состав высшей иерархии ≈ не являлся полноправным членом Политбюро (только кандидатом в члены).

В тех или иных сочинениях утверждается, что послесталинское принижение роли партии исходило от Берии; так, например, Константин Симонов писал впоследствии: "После того как власть была сосредоточена в руководстве Совета Министров, а Сек ретариату ЦК отводились второстепенные функции, Берия старается добиться перенесения центра тяжести власти и на местах, в республиках, из ЦК в Советы Министров"16).

Но нет никакого сомнения, что Маленков (и, конечно, другие верховные лица) стремился действовать именно в этом духе, что нашло недвусмысленное и даже, так сказать, яркое выражение в его отказе от поста секретаря ЦК, который он занимал (с небольшим перерывом) с 1939 года. В ходе "разоблачения" Берии Хрущев с негодованием рассказал, как в его присутствии в ответ на следующее суждение: "Если не будет совмещено руководство ЦК и Совета Министров в од ном лице (как было при Сталине. ≈ В. К.), то надо более четко разделить вопросы, которые следует рассматривать в ЦК и Совете Министров", ≈ Берия пренебрежительно сказал: "Что ЦК? Пу сть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой"17).

Нельзя не отметить и поистине колоссальный рост численности партии при Хрущеве. За девять лет, с начала 1946 года до начала 1955-го (когда Никита Сергеевич обрел полновластие), количество членов партии выросло с 5510,9 тыс. до 6957,1 т ыс., то есть всего лишь на 26,2 %, а в 1955≈1964-м ≈ до 11 758,2 тыс.18), то есть на 69 %! И если к 1955 году членом парти и был 1 из 20 людей старше 18 лет, то к 1965-му ≈ уже 1 из 12! Столь резкое увеличение "прироста" партии связано, надо полагать, с восстановлением при Хрущеве ее первостепенной роли.

Кстати сказать, факты убеждают, что именно эта самая решительность стала причиной ареста и уничтожения Лаврентия Павловича. Хрущев, Маленков и другие явно перестраховались (в прямом смысле ≈ "у страха глаза велики"), ибо нет сколько-ни будь серьезных оснований полагать, что Берию не вполне "удовлетворяло" его второе место в иерархии власти и он имел намерение стать во главе государства; как весьма неглупый человек, он, наверно, сознавал хотя бы одно: появление на месте Сталина д ругого грузина, не имеющего и малой доли сталинского статуса ≈ вещь по меньшей мере трагикомическая. И вопреки россказням Хрущева и других о готовившемся Берией перевороте, на это нет даже намеков. Тщательный исследователь ситуации вокруг Берии в 1953 го ду, К. А. Столяров, по документам установил, что за день или за два до ареста Лаврентий Павлович договорился со своей любовницей, актрисой М., о том, что она явится к нему вместе с "красивой подругой", и, как остроумно и вместе с тем убедительно резюмиру ет исследователь, "трудно допустить, что человек, вознамерившийся буквально на днях осуществить государственный переворот... развлекается со случайными женщинами, тогда как ему надлежит день и ночь дирижировать заговорщиками и прослеживать каждый шаг про тивников"19).

"В отличие от Хрущева с его революционным напором, Маленков был более "эволюционистом", сторонником точно рассчитанных и продуманных действий. Но время, не преодолевшее азарт нетерпения, все-таки работало на Хрущева и в э том смысле "выбрало" именно его"20) (выделено мною. ≈ В. К.).

В отличие от хрущевской, эта программа не предполагала изменения характера той власти, которая сложилась при Сталине, но по своей сути "маленковская" программа имела в виду значительно более глубокое преобразование бытия страны, ибо должен был измениться не характер власти, а как бы сама ее цель.

Сталин, отвергая "революционизм" ради "традиционного" государства, вместе с тем видел в нем наиболее надежное орудие для достижения той самой цели, которую преследовала Революция ≈ создания социалистиче ского общества, непримиримо противостоящего капитализму. Незадолго до того, как он стал председателем Совнаркома, 29 января 1941 года, Сталин безоговорочно утвердил превосходство (к ак он выразится позднее, в 1952-м, ≈ "примат") тяжелой промышленности над легкой и над сельским хозяйством, то есть "примат" производства средств производства над производством средств потребления, ибо главная задача ≈ "строить развитие про мышленности, хозяйства в интересах социализма" и "обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны... Надо все иметь в своих руках, не стать придатком капиталистического хозяйства". Поэтому, например, "приходится не считаться с принципом рентабель ности предприятий"; все "подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности, которая требует больших вложений со стороны государства"21).

Но всего пять месяцев спустя после смерти Сталина, 8 августа 1953 года, выступая на заседании Верховного Совета СССР (что многозначительно ≈ не на партийном, а на государственном заседании), Маленков за явил о необходимости перейти к преимущественному производству средств потребления, утверждая, в частности: "Теперь на базе достигнутых успехов в развитии тяжелой промышленности у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производств а предметов народного потребления"22).

А ведь десять месяцев назад, 3≈4 октября 1952 года, в "Правде" было опубликовано сочинение Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР", где отвергались утверждения отдельных "товарищей", приняв к оторые, "пришлось бы отказаться от примата производства средств производства в пользу производства средств потребления"23).

И если бы вождь 8 августа встал из гроба, он, без сомнения, заклеймил бы как предательство программу Маленкова... Впрочем, позднее, 25 января 1955-го, это сделал за Сталина... Хрущев: в своем выступлени и на заседании не Верховного Совета, а Пленума ЦК он причислил Маленкова к "горе-теоретикам", которые "пытаются доказывать, что на каком-то этапе социалистического строительства развитие тяжелой промышленности якобы перестает быть главной задачей и что л егкая промышленность может и должна опережать все другие отрасли... Это отрыжка правого уклона..."24) Хрущев получил, в сущности, всеобщую поддержку, и через две недели Маленков был снят с поста председателя правительства и заменен Булганиным.

Позволю себе начать с рассказа о моем личном восприятии тогдашней политико-идеологической ситуации. В восемнадцать лет, осенью 1948 года, я пришел в Московский университет, на филологический факультет, многие тогдашние студенты и аспиранты которого, позднее, в "хрущевские" годы, сыграли заметную роль в идеологической жизни. Правда, до вершин власти добрался только один из них ≈ поступивш ий на факультет в 1947 году и в 1949-м женившийся на своей однокурснице, которая была дочерью самого Хрущева, ≈ Алексей Аджубей (еще один из моих "однокашников", Борис Панкин, побывал главным редактором "Комсомольской правды" и даже министром иностранных дел СССР, однако это было уже после свержения Хрущева).